В майском Симеизе мы со спутницей не нашли Ивана Жданова. Телефон не отвечал. На коротком бульваре, в народе называемом «Аллея голых мужиков», не было ни души. Голые мужики — это три частично изувеченные белые статуи античного типа, схожие между собой. У одного из них под рукой морщится лев, в другой руке — палица. Наверно, это Геракл. Нечто подобное я видел в тунисском музее, где миниатюрный Геракл размахивал палицей, одновременно мочась.Подвигов нет.Иван растворился в пространстве. Он уехал в Крым после получения премии Аполлона Григорьева (1997) и вестей о себе не подает.Случайная прохожая обронила: «Пьяные татары». Это она о симеизском запустении. Выходило, что — о голых мужиках.В береговом парке стояла четырехгранная колонка пустого постамента, на котором тусклым золотом мерцало имя «Ленин». От руки сверху прибавлено: «Здесь был».Здесь был Ленин.Никого.Но — скала Дива. Это островерхое ребристое чудо, возносящееся из моря до уровня орлиного полета. По ней продвигалась в заоблачную высь крошечная фигура одинокого путника. Не Иван ли?На выезде из поселка был замечен строящийся четырехгранный минарет, из которого торчал по пояс трудолюбивый каменщик. Он и был памятник, но другому.Через пару дней, при внимательном рассмотрении туристической карты, я обнаружил мелкошрифтовое обозначение: Улица Луговского. Мы бродили рядом.Все-таки в Крыму оказался знакомый поэт. Он умер в курортном раю, в Ялте. Я искал там и никак не мог найти легендарный камень, некую скалу, в которой вдова поэта похоронила сердце Луговского. Старожилы не в курсе, я спрашивал. Нечто грязно-темно-серое остроугольно высится в районе вещевого рынка. Но там нет ни единой надписи, кроме затертых следов подростковой графомании. Вообще говоря, ему тут самое место. Пронзительнейшая вещь «Алайский рынок» говорит в пользу этой гипотезы. Разбитое, мертвое сердце поэта, упрятанное в камень посреди торга. Здесь я сижу. Здесь царство проходимца.Три дня я пил и пировал в шашлычных,И лейтенанты, глядя на червивыйИзгиб бровей, на орден — «Знак Почета»,На желтый галстук, светлый дар Парижа, —Мне подавали кружки с темным зельем,Шумели, надрываясь, тосковалиИ вспоминали: неужели онКогда-то выступал в армейских клубах,В ночных ДК — какой, однако, случай!По русскому обычаю большому,Пропойце нужно дать слепую кружкуИ поддержать за локоть: «Помню вас...»Я тоже помнил вас, я поднимался,Как дым от трубки, на широкой сцене.Махал руками, поводил плечами,Заигрывал с передним темным рядом,Где изредка просвечивали зубыХорошеньких девиц широконоздрых.Как говорил я! Как я говорил!