Голодная волчиха встала, чтобы идти на охоту. Ее
волчата, все трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга.
Она облизала их и пошла.
Был уже весенний месяц март, но по ночам деревья
трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало
сильно щипать. Волчиха была слабого здоровья, мнительная; она
вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома без нее
кто не обидел волчат. Запах человеческих и лошадиных следов, пни,
сложенные дрова и темная унавоженная дорога пугали ее; ей казалось,
будто за деревьями в потемках стоят люди и где-то за лесом воют собаки.
Она была уже не молода и чутье у нее ослабело, так
что, случалось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже,
обманутая чутьем, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в
молодости. По слабости здоровья она уже не охотилась на телят и крупных
баранов, как прежде, и уже далеко обходила лошадей с жеребятами, а
питалась одною падалью; свежее мясо ей приходилось кушать очень редко,
только весной, когда она, набредя на зайчиху, отнимала у нее детей или
забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.
В верстах четырех от ее логовища, у почтовой
дороги, стояло зимовье. Тут жил сторож Игнат, старик лет семидесяти,
который все кашлял и разговаривал сам с собой; обыкновенно ночью он
спал, а днем бродил по лесу с ружьем-одностволкой и посвистывал на
зайцев. Должно быть, раньше он служил в механиках, потому что каждый
раз, прежде чем остановиться, кричал себе: «Стоп, машина!» и прежде чем
пойти дальше: «Полный ход!» При нем находилась громадная черная собака
неизвестной породы, по имени Арапка. Когда она забегала далеко вперед,
то он кричал ей: «Задний ход!»